сказка

08.08.2005 в 13:43

В жизни всегда есть место пофигу

Далеко ли, близко ли, за горами да за лесами, стоял град стольный Питер. И правил в том граде царь Николай. А какой по счету, того уж не упомнит никто. И была у царя сила заклятая, сила лютая. Мог он душу добрую человеческую наизнанку вывернуть. Все хорошее из нее вынуть, а зависть, корысть да злобу вложить. Чуть пойдет кто поперек царской воли, и нет у того человека защиты кровной, матерью сплетенной, окинет того Николай взглядом особым, в ус рыжий дунет и окаменеет человек изнутри, жестким да черствым станет.

Случилось так, что жила при царском дворе девица красная, дочь князя мелкопосместного, Наталья. Собой была девица хороша, да и умница каких мало. Сердечко имела большое, светлое, всем людям тепла его хватало. А близким и подавно: батюшке родимому, брату любимому да жениху желанному. Приглянулась царю княжеская дочь. Да так, что ни есть государь не может, ни спать спокойно. Чудится ему везде Наталья. В заводи озерной видит глаза ее зеленые, в порывах ветра голос звонкий слышит. И приказал Николай слугам своим девицу к нему в покои привести.

Пришла Наталья, у самых дверей царю-батюшке до земли поклонилась. Встретил ее Николай добро, ласково. Усадил рядом с собой, явствами заморскими накормил и спрашивает:

- Как тебе, княжна, в тереме моем живется? Не обижает никто?

- Да кто ж посмеет, царь-батюшка? Отца моего все уважают, да и брат в обиду не даст.

- Слышал я, девица, сосватали тебя. Осенью говорят свадьба.

- Так и есть, царь-батюшка.

Залилась румянцем ярким Наталья и стала чудо как хороша. Любуется Николай ею, налюбоваться не может.

- А кто жених-то твой, девица?

- Не наших он кровей, царь, не русских. Прадед его из самого Берлину предку вашему служить приехал. Землю да дворянство за свою службу получил. Так тут и остался.

- Знаю, о ком ты говоришь. Он и сам, как предок его, верой и правдой Отечеству да царю служит. Умно князь поступил, что на свадьбу согласился. Лучшего мужа, чем Корф для такой как ты не сыскать.

- Не откажи, царь, в милости. Будь гостем дорогим на нашей свадьбе.

- Коли приглашаешь, буду, - подкрутил ус Николай, - а любишь ли ты жениха своего?

Надолго задумалась девица, потом и говорит:

- Я, царь-батюшка, знать не знаю этого, ведать не ведаю. Сама вся измучилась. Люблю ли? Знаю, что отца люблю – уважая, всем сердцем. Брата люблю – без оглядки, что хочешь ради него сделаю. А жениха? Страшные он во мне чувства вызывает, дикие, сама себя теряю. Хуже они меня делают, темнее. Ой, не любовь это…

- Любовь, княжна, разная бывает, - гладит Николай опечаленную девицу по головке, а другой рукой за плечи обнимает и к себе притягивает, будто утешить хочет, - ты просто по юности не все о ней знаешь.

- Что ж не знаю я? – подняла княжна на царя глаза большие, доверчивые, в глубине вопрос светиться. И так близко оказались от Николая личико белое да губы алые, что не сдержался царь. Приник к девичьим устам поцелуем. Замерла Наталья в мужских руках птахой испуганной. Потом рванулась. Оттолкнула. Вскочила. К двери пятится, пальцы к губам прижимает, плачет. А сквозь плач слышится:

- Господи, да что же делается-то? Средь бела дня девку незамужнюю опозорить решили. Люди добрые, что же делается-то? Не губи, царь-батюшка, ой, не губи…

- Не жалоби, - поднялся Николай, навис грозной тучею, - не хочешь по-хорошему, будет по-плохому.

Бросилась княжна к двери да дверь с другой стороны заперта. И через дерево железом кованное криков не слышно. Кинулась Наталья к окну да окно зарешечено. Неоткуда помощи ждать. Придется самой за честь девичью постоять.

Подняла княжна руки, сорвала с головы ленту красную шелком вышитую и царю под ноги бросила. Затянула голосом высоким, жалобным: - Матушка, милая, давно ты меня оставила. Не знала я заботы твоей, нежности да ласки. Покинула ты дочь свою в малых летах, сошла в сыру землю. Не на кого мне сейчас надеяться, некого на помощь звать. Помоги хоть ты, матушка. Защити от лиходея лютого.

Дрогнула лента, зашевелилась как живая, длиннее стала. Ноги царские опутала, выше поднялась. Спеленала Николая как дитя малое. Он не то, что двинуться, вздохнуть глубоко не может. Осерчал царь, а Наталья стоит, обмерла вся. Сама в чудо не верит.

- Не так ты проста, девица, как кажешься, - силится Николай путы разорвать, а не выходит: - да сильнее царя быть не можешь. Ты тело мое обездвижила, а я душу твою запеленаю, запутаю. Оставлю в ней тоску да темень. Гнев да обиду. Наполню завистью непроглядной, злобой непроходящей.

И посмотрел царь на княжну взглядом особым, сердце выжигающим, доброту в пепел обращающим. Побледнела Наталья, руками за голову схватилась. Не удержали княжну резвы ноженьки – на пол бедная упала. А за окном солнце померкло, ветер затих, птицы замолчали. Волшба твориться страшная, всему живому противная. Дунул царь в рыжий ус, и окаменело у девицы нутро, любовь и сострадание позабыло. Ушло тепло из глаз девичьих, наполнились они холодом да пустотой. Но мало показалось Николаю этого, уж больно разгневала его княжна.

- Будь ты проклята, - посыпались слова мертвые, слова злобные, слова назад не воротимые, - предадут тебя любимые да родные. Все, что осталось в тебе человеческого разрушат, растопчут. Ненависть твою распалят, злобу разогреют. И поднимется волшба сестры на брата, невесты на суженного. А как погибнут они от твоей руки, пусть вернется к тебе душа прежняя, человеческая. И вина твоя захлестнет тебя болью дикою, грузом тяжким. Камнем на дно потянет. И жить тебе с этим до конца дней твоих.

URL

08.08.2005 в 13:44

Молька

В жизни всегда есть место пофигу

Пыль столбом летит, земля дрожит, кусты придорожные ветви подбирают. То по дороге на град стольный два молодца скачут. Торопятся. Одного в том граде сестра любимая ждет, другого – невеста. Кони в мыле, храпят уже, бока как меха кузнечные раздуваются. А молодцы ходу не сбавляют, ведут жеребцов ноздря к ноздре. Тревожно на душе у парней, ой тревожно. Предчувствием беды неминуемой маются, а тут еще и вина гложет. Не взглянут друг на друга всадники, ни словом, ни жестом друг друга не ободрят. Дружбу еще с малых лет водят, а сейчас словно чужие. Будто проскользнула между ними тень серая, кошка черная. Каждый перед собой смотрит, и другому дороги не уступает. Так и въехали они в городские ворота. Простучали по брусчатке копыта, вывел путь всадников к царскому терему.

- Княже вернулся, - всплеснула руками чернавка-красавица, - то-то горлица наша Наталья Лексанна обрадуется. И поспешила служанка в светлицу девичью – весть донести.

Спешились всадники. Лошадей мальчишкам голопятым передали. Стоят посреди двора царского глаз от земли поднять не могут. И разойтись им нельзя. Не все еще между ними решено, не все оговорено.

- Просить я хотел тебя, Владимир, - начал тот, что посветлее да в кости потоньше, - сестрице моей ничего не сказывать. Ни к чему ей знать.

- Аль обидеть меня хочешь, княже? – недобро сверкнули очи синие, - али в чести моей сомневаешься?

- Не сомневаюсь, - заспорил князь, - и обидеть не желаю. Я тебя как самое себя знаю. Ты для меня больше чем друг, ближе, чем брат был.

Был. Поднялась между молодцами стена каменная. Был. Разверзлась пропасть бездонная.

Давно примечал светлый князь Михаил, что друг его Владимир, хоть кровей и не русских, а душу русича как свою понимает. Не было князю от него дурных советов. Не пятнал он доблесть воинскую подлостью и предательством. От боя не уходил, но и без ума в драку не лез. С детства раннего знал князь Владимира, а вот только недавно до конца разглядел. Прозрел будто. Пелену с глаз сбросил. И приглянулся князю синеокий богатырь, шибко приглянулся. Так, что позабыл Михаил обо всем на свете.. Но испугался князь сердца своего. Сердца честного, правдивого, о любви молящего. Стыд жгучий в князе поднялся. Захлестнул. Опалил. Заставил друга давнего, надежного словом да делом обидеть. Но понял Владимир беду княжескую, в глазах зеленых боль, тоску разглядел. И слушая не слова, а ретивое горемычное, слезами исходящее, от дружбы не отступился. Надумал тогда князь сестрицу свою любимую за Владимира просватать. Связать себя с Корфом узами кровными, узами родственными. Глядишь и утихомирится сердце молодецкое, когда сестрино счастье увидит. А в том, что люб Владимир Наталье князь не сомневался. Вспыхивала она при нем цветом маковым, лицо рукавом прикрывала.

Не укрылось от Владимира то, как князь на него да на сестрицу свою поглядывал. Будто венец на головы им примерял. Запечалился Корф, закручинился. Выпросил из складов царских бочонок медовухи столетней и заперся у себя в хоромах думу тяжкую думать. Ночь думал, другую думал, третью. А на утро пришел к отцу родимому и говорит:

- Решил я, батюшка, женится на сестре друга своего князя Михаила.

Обрадовался отец. Давно уже мечтал он о снохе, да о внуках малых. И отправился к князю старому дочку сватать. Согласился князь. Свадьбу осенью играть решили.

- Какого подарка, милая, к свадьбе хочешь? – спрашивает Владимир суженую. А Наталья перед ним на лавке сидит, лицо в ладонях укрыла, голоса не подает.

- Еду я в Киев с братом твоим. Дела у нас там ратные да торговые. Что привезти тебе, краса ненаглядная?

Подняла глаза на него девица.

- Брата привези мне, - попросила, - живым и здоровым верни в дом отчий из дороги дальней.

Усмехнулся Владимир, всмотрелся в очи девичьи, с княжескими так схожие и обещание дал: - Верну. В землю лягу. А его верну.

- Что ты? Что ты? - испугалась Наталья, - в землю не надо. И сам возвращайся.

- Не уж-то ждать будешь?

- Буду. Жених ты мне.

- А любишь ли ты жениха своего?

- Не знаю, - потупилась девица, - смотрю я на тебя - пригож ты. У меня при тебе все тело разговаривает.

- А сердце?

- Молчит сердце.

- Молчит? – задумался Владимир, - может оно и к лучшему. Прощай, девица. Жди нас через месяц.

Долго ли, коротко ли, истек срок назначенный. Возвращались друзья из славного града Киева. Домой ехали. С дарами да подводами. Но не утерпела кровь молодая, горячая. Рванулись вперед кони, и остался обоз далеко позади. День проскакали молодцы, вечер. А ночь звездная их в лесу у костра застала.

- Подарок свадебный с собой? Али в обозе оставил? – спросил друга князь.

- Здесь он, - глядя на огонь, собакой дворовой к ногам ластящийся, ответил Владимир.

- Что-то молчалив ты стал, друг милый. Будто свадьбе не рад. Будто Наталья тебе не мила.

- Рад, княже. И сестры твоей краше во всей Руси не найдешь.

- Правда это, - согласился Михаил, - помню я, мать наша красавица была писанная. Отец говорит, что Таленька на нее похожа. Да и я тоже. Что глаза ее – огоньки болотные нам достались.

Отвел взгляд Владимир от костра. На князя посмотрел. А тот рядом сидит. Близко-близко. Улыбается. А глаза и точно как огонь болотный. Затянет в трясину, назад не вернешься. Да и не надобно Владимиру возвращаться. Век бы сидел вот так. Век бы лицом родным любовался.

А у князя внутри все оборвалось, как Корф от огня отворотился и на него глянул. И будто в спину подтолкнул кто-то. Наклонился князь к другу и впился в губы его поцелуем жестким, больным, запретным. А через миг опомнился. Отряпнул блыо. Да куда там. Руки, крепкие, плечи обвившие, не пустили. Тело горячее, прижавшееся, разума лишило. И ветерок ночной, ласковый на ухо нашептал: - Зову сердца не противься, княже…

URL

08.08.2005 в 13:44

Молька

В жизни всегда есть место пофигу

От дум горячих да тяжких отвлек Михаила шаг быстрый, легкий, девичий. Спешит ему на встречу сестрица. Давно он красавицу свою Таленьку не обнимал, на руках не кружил. Соскучился. Вот она краса ненаглядная, девица милая по ступенькам каменным спускается. И солнце ей навстречу улыбается, птахи ранние веселей щебечут. Выбежала княжна на двор, да объятия раскрыв, к молодцам поспешила. Глаза сияют, губы алые имя шепчут: - Владимир. И брата родного минуя, бросилась девица Корфу на шею. Обнимает его, целует, а сама приговаривает: - Как же заждалась я тебя, суженный мой. Ночи дни в слезах коротала. Света белого не видела. Подруженьки милые печаль мою разогнать не могли. А как тебя, сокола ясного, увидала, ожила будто. Силами наполнилась.

Смотрит князь на такое дело, надивиться не может. Его ли это сестрица? Его ли скромница? На глазах у всего люда честного к парню как кошка ласкается.

Не мурлычет только. Тронул ее князь за плечо и говорит:

- Что же ты сестрица, имя наше честное позоришь? Постыдись. Люди кругом. Что подумают?

- А что им царь-батюшка велит, то и подумают, - ответила брату Наталья.

- Да как же это? – опешил князь, - месяц назад меня сестра родная, любимая в дорогу провожала. А вернулся… Ты ли это, Таленька? Речи не твои, незнакомые.

- Я – нахмурилась княжна, - а кто же еще? У кого еще глаза такие зеленые? Кожа такая белая? Коса длинная? Странные ты, Михаил, вопросы задаешь. Вот батюшка намедни тоже заладил: не моя ты дочь! А чья же? Совсем из ума старик выжил.

- Наталья! – окрик, как кнута удар.

- А ты на меня не кричи, - прижимается княжна к Владимиру, а сама на брата смотрит. Недобро так. Равнодушно. Как на чужого: - захочу я, и бросят тебя в подвалы темные, закуют в кандалы тяжелые. Я у царя-батюшки ни в чем отказа не знаю. Так что поостерегись, братец.

- Невестушка моя милая, лада моя, не гневайся ты на него неразумного. Не видишь, с дороги князь устал. Не ведает, что говорит, - целует Владимир княжну в лоб белый, одной рукой ее обнимает, а другой Михаилу указывает: уходи, мол. После разберемся.

- И то верно, - забыла Наталья о брате, губы под поцелуй подставляет. А глаза у нее горят огнем голодным, жадным, пугающим.

Оставил Михаил парочку милующуюся. Пошел прочь. Не глядя. Куда ноги выведут. Не поймет князь с ним, что твориться. Вроде солнце за облака не скрылось, так же светит, а день померк будто. Вроде птахи певчие меж деревьев все так же вьются, а щебета не слыхать. Шатает его как пьяного. Да душа на части разрывается. И не ясно князю, отчего сердце так разрывается. То ли от пустоты во взгляде сестрином, то ли оттого что руки ее тонкие на плечах Владимира лежали.

- Погоди, княже, - голос за спиной запыхавшийся, - остановись. Куда же ты забраться успел. Еле отыскал тебя. Да, постой же ты.

Остановился Михаил. Оглянулся. Стоит перед ним Корф. Дышит тяжко. Лицо бледное. Бисеринками пота усыпано.

- Переступил я князь гордыню свою, за тобой пошел. Поговорить надобно. Беда в твой дом пришла. Лихо нагрянуло. Заморочил княжну кто-то, зачаровал.

Не удержали Михаила ноги. Опустился он на землю пыльную, солнцем прогретую. А Владимир продолжает:

- Сами мы, княже, виноваты. Не надобно было нам за княжну от самих себя прятаться. В душу ее юную да чистую сумятицу вносить. Тогда, глядишь, и выстояла бы Наталья против морока черного. А так… хоть и не понимала она по молодости, что не люб я ей, а нутром чувствовала. Сердце у нее молчало.

И сомнения княжну терзали. Гнала она их, отмахивалась. Как же брат родимый ее руку в женихову вложил. Братец ей дурного не сделает.

- Молчи, молчи, - не хочет князь Владимира слушать.

- Не буду я больше молчать, княже. Когда дело меня да тебя касалось, молчал я. Когда по малодушию своему ты сестру за меня пожелал сосватать, молчал я. Потому что, таков же был. Несмел к сердцу своему прислушаться. Себя испугался. На девку младую ношу свою переложить решил. Не вышло из этого добра, князь, одно лихо.

- А что же мне сделать надобно было? – вопрошает Михаил, - пред всем светом белым признаться, что жить без тебя не могу? Что дню не рад, когда тебя рядом нет? Солнца жара без тебя не чувствую? Воздухом вольным дышать не могу?

- Эк, ты, княже, заговорил, - усмехается Владимир по-доброму, - я-то думал и не дождусь слов таких. Нет, всему свету белому не надобно. Лишь бы ты сам это понял да принять смог.

- Нынче ночь и понял, - говорит Михаил, - когда губы твои целовал, в волосах лицо прятал, тело твое к земле прижимал.

- Что ж тянули мы с тобой, княже? Раньше нам поговорить надо было, - улыбается Владимир, лукавство в очах плещется, - и сами не мучались бы, и сестре бы твоей защиту кровную не нарушили.

Смотрит кнзяь в глаза голубые, света полные и будто возрождается. Силы в нем растут чудесные. Печаль да тоска отступают. И верит князь, что хорошо все будет. Что сестрицу его, горлинку малую, из беды они выручат. А потом заживут долго и счастливо. Раз сам сумел правде в глаза посмотреть, то людям ее уже легче показать будет.

- Говорил мне, царь-батюшка, мол не спроста князь друга своего синеокого так привечает, - идет по дороге Наталья, под ноги глядит и как будто сама с собой разговаривает, - не хотела верить я молве дурной, да зря видно. Слухи, они на пустом месте родиться не могут.

Идет девица, будто по воздуху скользит. Трава ей под ноги стелется, ковром зеленым дорогу устилает. И красы девица неописуемой. Глаз не оторвать. Только душу красота эта не греет. Тело лишь балует. Все что есть в человеке дурного да нечистого наружу вытягивает.

Поднимается князь с земли, идет сестрице на встречу и уговаривает:

- А ты, Таленька, царя-то не слушай. Негожие он речи с девами младыми ведет, ненужные. Я же брат тебе, родимая, дурного не подскажу. Забудь, милая, царевы речи. Вспомни, горлица, как люблю я тебя. Как дороги мне глаза твои чистые, речи невинные, сердце девичье. Что попросишь для тебя сделаю, вернись только.

- Что попрошу? Он мне нужен – указывает княжна на Владимира, - желаннее его нет для меня никого на свете.

Взыграло в князе ретивое. Ревность тяжка, мутная разум затуманила.

- Нет, - говорит, - не видать тебе его.

- А я почти поверила тебе, князь, - качает головой Наталья, - уйди с дороги, пока совсем не забыла я, что брат ты мне единоутробный. Сын матушки моей.

- Уйди, Миша, - за спиной Владимир шепчет, - не время сейчас.

- Нет, - князь отвечает, - нет тебе здесь дороги, ведьма.

- Вот как заговорил, - рассмеялась княжна. И от смеха этого у молодцев под кольчугами пот выступил, дрожь по телу прошла, - не уйдешь, тогда на себя пеняй.

URL

08.08.2005 в 13:44

Молька

В жизни всегда есть место пофигу

Развела Наталья руки, лицо к небу подняла и стала грозу кликать: - Ой, ты ветер сильный, ветер грозный. Собери мне ветер тучи тяжелые, дождя полные. Столкни ты тучи в небе темном. Столкни так, чтобы от грома мир содрогнулся. Чтобы молния - грома родительница по земле нещадно била, живого не жалела.

Затянулось солнце облаками. Закачались под ветром деревья столетние. Ставни на окнах позакрывались. Женщины детишек малых по домам разобрали. Поплыли по небу тучи темные, тучи страшные. Столкнул их ветер, родил молнию. Понеслась молния с небес, по указке ведьминой в князя нацелилась. Задрожал Михаил всем телом, от испуга с места сдвинуться не может. Перед войском монгольским тысячеликим головы не терял, а здесь, будто сам не свой. Но не суждено было князю от руки сестриной сгинуть. Толкнул его в спину Владимир, сам на место друга стал. Упал Михаил на землю и в себя прийти не может. Не верит, что живой. А как очухался да оглянулся. Право, лучше князю было самому умереть, чем такое видеть. Лежит друг его милый не дышит. Как смерть бледный. Очи синие открыты, в небо грозовое, не моргая, глядят. А небо по нему плачет, слезами заливается. Водой дождевой лицо да тело ему омывает.

Бросился князь к Владимиру. Склонился над ним. Пальцами дрожащими из-под пазухи склянку с живой водой достает. Торопится. Не успеть боится. Вода живая свойство имеет до тех пор действовать, пока душа от тела свободная поблизости витает.

- Ничего, братец, впопыхах не забыл? – раздался над князем голос девичий, насмешливый.

Замер Михаил. И правда, в горе своем позабыл совсем князь: воды живой целебной, что у него имеется, не хватит чтобы друга ненаглядного оживить. Вода живая – дар материнский. Разделила его мать меж своими детьми. Часть дочери отдала, другую – сыну. И только когда сольют они воду вместе, тогда и свойства ее чудесные проявятся.

Поднялся князь, к сестре обернулся. Смотрит на нее и слов подобрать для просьбы не может.

- Что ж молчишь, княже? – девица усмехается. Кругом дождь стеной, а ее будто прикрывает кто. Даже ног не замочила: - Знаю о чем ты, братец, просить меня хочешь. Так и быть помогу я тебе. Только Корф со мной останется. В тот миг как вдохнет он воздух земной, тебя рядом не будет. И никогда больше на глаза ты ему не покажешься, весточки не подашь. Коли согласишься, отдам я тебе живую воду.

Затаилась в сердце князя грусть да тоска. А делать нечего. Опустился он перед Натальей на колени. Ноги ее обнял и говорит:

- Виноват я перед тобой, сестрица. Меры вина моя не имеет. Думать о тебе забыл собой увлеченный. Первая вина, что за подолом твоим девичьим от любви прятался, о тебе заботясь. Нарушил защиту кровную, матушкой плетеную. Дал лиходею лютому душу твою запутать, заморочить. Вторая – что дал злобе темной в сердце моем на тебя подняться. Пообещал я, что хочешь для тебя сделать, только бы прежней увидать. А как да дела дошло, и попросила ты Владимира, затуманила меня ревность черная. Запамятовал я обещание свое. Третьего раза, сестрица, не будет. Не предам я тебя боле. Прошу тебя о живой воде. Не ради себя прошу, не ради друга убиенного, хоть при виде его боль меня мучает. Ради тебя, милая, прошу. Не отягощай души грехом тяжким. Не уподобляйся разбойникам да душегубам. Светлым лучиком была ты в жизни моей. Глядя на тебя, верил я, что есть еще в мире этом добро да чистота.

Говорит князь, а сам в глаза Наталье заглядывает. Надеется, что сверкнет в пустоте ледяной искорка теплая. Оттает сердце девичье. Но все так же суровы очи зеленые, все так же в них безумие пляшет. Отчаялся князь, опустил буйну голову. Вина да горе его разрывают. А дождь все льет. Жизнь княжескую оплакивает. И на вкус дождь соленый, как слезы горючие.

- Возьми, Мишенька, возьми.

Слышится князю голос тонкий, ласковый. Голос, каким сестра им с батюшкой вечерами зимними песни пела.

- Бери, брат мой любимый, воду живую. Да поторопись, время уходит.

Поднял глаза Михаил, а ему сестрица его Таленька улыбается. И дождь по личику ее бледному катится. Косу да платье мочит.

- Бери, Мишенька, быстрее. Достучался ты до сердца моего сестринского, докричался. Пал с меня морок наведенный. Да не надолго это. Сильна царская волшба. Лишь со смертью его смогу я прежней стать.

- Ради тебя, милая, и царской жизни не жалко - поднялся князь на ноги.

- И думать не смей, - осекла его Наталья, - на царя вся Русь опирается. Нельзя его вот так за улыбку девичью порешить. Не дело это народ отца лишать. Какой бы ни был, а люди в него верят. Но не бойся. Не долго ему осталось. На роду ему написано сыну вскорости трон передать да в могильную землю от болезни страшной сойти. Бог ему мук моих не простит. Осудит и накажет.

- Таленька, - обнял князь сестру. Заплакала та, голову ему на грудь уронив. Погоревала о доле своей незавидной. Потом слезы вытерла и склянку с водой живой в руку брату вложила:

- Торопись, Мишенька, как бы не опоздать тебе.

- А как же ты, сестренка? – прижимает ее князь к себе, отпускать не хочет.

Отстранилась княжна, отступила. Головой покачала.

- Пойду я. Чувствую, овладевает мной сила темная, мне противная. Нет у тебя, Мишенька, времени. Совсем нет. Окропи друга своего водой живою. Да как очнется, садитесь на коней. Уезжайте из града престольного. Не будет вам здесь жизни. А как пойдет молва о смерти царской, так воротись за сестрой своей любимой. Не забудь только.

Сделал Михаил все так, как княжна ему говорила. Под дождем проливным за ворота городские с Владимиром выехал. А навстречу им обоз с дарами киевскими.

- Разворачивай, - говорит им князь, - нечего нам здесь пока делать. Схоронимся, мужики, в лесах диких. Будем нового царя-батюшки дожидаться.

А на стене городской девица стояла. Ветер платье ей трепал. Косу расплетал. Вода дождевая вперемешку со слезами по лицу текла. Смотрела девица всадникам вслед и верила, что придет время - вернется за ней брат родимый. Не предаст сердце любящее в третий раз.

Вот такая сказка сложилась. О князе Михаиле, друге его Владимире. Сестрице его любимой. Да царе всея Руси Николае никто уж и не помнит каком по счету. История вышла печальная, на сказку совсем не похожая, хоть и была в ней волшба да живая вода.

URL